Все, что смог [СИ] - Елена Ляпота

Он и раньше был довольно упрямым. Тогда, когда руки и ноги были целыми, а собственное отражение в зеркале не вызывало отвращения. Но сейчас… Если бы Настя сказала ему — «иди, куда глаза глядят» — он бы ушел, не оглядываясь. Не думая о том, что кроме сестры ему никто не протянет руку помощи, да ему и не нужно было…

Жизнь для Чеченца складывалась такой, какая она есть, без взлетов, надежд и порывов, способных увлечь, зажечь в душе трепетный огонек, рискующий перерасти в бушующее пламя. Это когда ты знаешь, что где-нибудь тебя будут ждать с распростертыми объятиями — друзья или любимая женщина, что твои дети не будут стыдиться и пугаться собственного отца, — только тогда ты стремишься жить полноценно, выбирая для себя лучшее. А для некоторых лучшего уже и не надо.

Настя искоса посмотрела на брата, сидевшего рядом на пассажирском сидении. Ей была видна его правая сторона, в профиль. Светлые волосы, собранные в хвостик на затылке, тонкий правильный нос — точь-в-точь, как у нее, только немного крупнее, белесые пушистые ресницы. Несколько прядей кудрявились на лбу и на висках…

Сейчас он был красавец. Если бы у них было достаточно денег, лицо брата можно было бы восстановить. Лицо, но не душу…

А когда-то все было по-другому. Когда-то они были счастливы. Или, по крайней мере, старались быть счастливыми, закрывая глаза на мелкие неурядицы, которые подбрасывала жизнь, как прикормку, очевидно, заранее подготавливая к тому, что вскоре наденет резиновые сапоги и придет рыбаком — закидывать удочку, чтоб потом безжалостно вонзиться крючком в горло…

Юность казалась безоблачной. Родители баловали, не жалели ни денег, ни времени. Все кружилось вокруг них — детей. И никто не задумывался о том, есть ли между родителями чувство, именуемое любовью. Зачем — они ведь всегда вместе и казались довольными. Но иллюзия счастливой семьи громко рухнула вскоре после того, как старший брат Денис женился.

Отец заявил, что уходит из семьи к другой женщине, которую любит уже несколько лет. К женщине, которую давно мечтает назвать своей женой, но все никак не решался.

А мать он не любил. И только спустя столько лет, Настя наконец поняла, почему. Поняла, и сумела простить ему тот страшный бумеранг, запущенный не со зла, но отточенный, как лезвие бритвы, что безжалостно срубил не одну макушку.

Юрке тогда было восемнадцать, и мать всеми средствами старалась откупить его от призыва. Готовилось куча липовых справок — брат был здоров как бык. Но когда отец вдруг ушел из дома с чемоданом в руках, жизнь полетела вверх тормашками. По злой случайности, это событие совпало с осенним призывом, и на следующий день, не сказав никому ни слова, Юрка отправился в военкомат.

Должно быть, в этот момент рухнули его собственные замки, которые он строил на песке. Он верил, словно котенок, что только родился и еще не обсох, верил в семейное счастье, в стабильность и благополучие жизни. Он верил… и не сумел принять правду, поэтому объявил протест.

После ухода отца и бегства младшего брата, Настя осталась одна — вместе с матерью и новоиспеченной семьей Дениса. Но лучше бы она тоже сбежала куда-нибудь.

Мать стала невыносимой. Единственной темой для разговоров, была новая жена отца. Все ее достоинства, недостатки, фотографии, постоянное «чем она лучше?».

Настя вдруг превратилась в стерву, потому что «вся в отца». Невестку она стращала, что Денис — как и все мужики — кобель, и у него явно не одна на стороне. И скорей бы ей забеременеть, пока это не сделала другая.

Сходить с матерью на рынок было вообще кошмаром. Едва на девушку обращали внимание мужики — а где, спрашивается, видано, чтоб мужики на молодых девиц не глядели — мать предсказывала ей, что, мол, скоро семьи разбивать начнет — наследственность у нее такая. Настя держалась из последних сил.

Уйти было некуда. Не к отцу же в его новую чужую семью? И не к бабушке, которая все время ворчала, что «бросили мать, гады, а она всю жизнь, всю душу им отдала»…

И тут подвернулся Артур. Он жил на соседней улице и частенько поглядывал на Настю, еще в школе, когда она была соплей зеленой, а как выросла, расцвела, ему возле Настиного дома, что медом помазали. Хорош он был собой — высокий, черноволосый, при квартире и машине, да только не к душе…

Но, как известно, из двух зол выбирают меньшее. Хоть и слыла Настя красавицей, никто из сокурсников замуж не звал: молодые были все еще. В голове — гулянки да кутеж. Да и встречаться Насте особо ни с кем не хотелось. Перед лицом — отцово предательство да упреки матери. Боялась, что в таком аду ее любовное счастье не приживется.

Недаром боялась…

Тут и появился Артур: с цветами, подарками, походами в кино и скромными поцелуями на прощание. Знал, что ухаживает за девицей и не давил. Но это Настенька и купилась — на уважение это липовое. Думала, что раз не любовь, так ласка разожжет скупой огонь в семейном очаге. Разожгла — полыхнула и сгорела, оставив дымящееся пепелище.

Артур оказался человеком скупым. Денег давал ровно столько, сколько по его мнению нужно было. Да и ласки от него особо не дождешься, разве что когда выпьет. А уж если сильно выпьет — все вокруг крушит, а потом уходит и до утра домой не показывается.

Не было семейного счастья, не было. Одна тоска горемычная. Настя похудела, как тростинка, осунулась. А однажды утром не смогла подняться с постели: голова кружилась, тошнило. Артур грубо растолкал жену, прекрасно видя, что той нездоровится, и буркнул:

— Что разлеглась, словно барыня. Завтрак подавать кто будет? Или я даром тебя кормлю?

Даром или не даром — этого Настя не знала, да и знать не хотела. Следующие события в ее жизни завертелись, что январская вьюга. Колючая, холодная вьюга.

Она забеременела… Но как можно рожать от такого ублюдка, как Артур? Даже то, что в ребенке наполовину будут ее собственные гены, не избавляло от мысли, что у нее родится не человек — монстр, с ангельским личиком. И Настя решилась на аборт.

После этого она уже не могла оставаться с Артуром. Она собрала вещи, но уйти не успела: прямо на пороге ее настигло страшное известие.

Юра погиб.

Эта новость подкосила ее, словно серпом по босым ногам.

Он ведь писал ей. Писал совсем недавно — месяца три назад. Окунувшись с головой в собственные проблемы, Настя и не заметила, как пролетело время.

Никто не знал, что его роту отправили в Чечню. Никто, кроме матери, но она почему-то молчала. Как будто это совершенно естественно, когда твоего сына отправляют в самый разгар военных действий, где люди умирают ежедневно.

Лишь много позже Настя поняла, что той было все равно. Младшие дети словно умерли для матери в тот день, когда за отцом навсегда захлопнулась дверь…

Для отца же смерть сына стала ударом, от которого он так и не смог оправиться. Той же ночью, как пришло известие, «скорая» увезла его в больницу с инфарктом. Единственный раз, когда Настя пришла навестить его, Владимир Андрюшин не смог произнести ни слова — его разбил паралич. А спустя несколько часов он умер.

Настя впервые увидела новую жену отца — теперь уже вдову. Полная, уже немолодая женщина с опухшим от слез лицом. Она взяла Настю за руку и поднесла ее пальцы к своим губам, а затем, не сказав ни слова, отбросила ее в сторону и убежала. Они увиделись еще раз на похоронах, но больше не встречались.

Муж все это время вел себя на удивление ласково, даже смотрел как-то по-другому: с нежностью и теплотой. И Настя подумала, что не такое уж он и чудовище, и, может быть, где-то есть и ее вина — в том, что у них не сложилось…

Как знать, может Артур чувствовал, что она его не любит. Так или иначе, он выбрал не тот путь, по которому он смог бы разбудить ее чувства…

Те крохи любви, которые он подарил ей в момент горя и печали, не смогли удержать ее в семье. Мощной, непробиваемой стеной стояли воспоминания о неродившемся ребенке.

Настя все-таки ушла, перевернув для себя эту страницу навсегда.

Но в той, взрослой разведенной жизни, как оказалось, были свои трудности.

За время ее непродолжительного брака старший брат успел приватизировать их трехкомнатную квартиру на себя, «чудесным» образом выписав из нее всех, кроме себя и матери.

Судиться с ним было не резон: отца и брата не было в живых, а Настю, как оказалось, выписали через суд, на который она якобы не являлась. От этого лицемерия во рту навсегда остался привкус гадливости, который появлялся каждый раз, когда Настя вспоминала о старшем брате.

Мать, понятное дело, не возражала, хотя была в курсе — в этом Настя не сомневалась. Оставшись одна, пожилая женщина изо всех сил вцепилась в старшего сына, единственного оставшегося в семье мужчину, затихла и скромно потакала всем его желаниям, добровольно заделавшись серой мышью. До дочери ей не было дела. Молодая, замужняя — пусть муж о ней думает.